| |
Былое и Думы (запрещенная выставка)
Я и социальная игра – что же сегодня можно сказать по этому поводу? - вопрос о переплетении двух миров поднимается в представленной работе «Былое и думы». Она ссылается на моральную дилемму одноименного литературного произведения, написанного Герценом, на его влияние на процесс творчества и на эпоху.
Поднятые в цикле « Отцы и дети », темы о взаимоотношении поколений, о « синдроме исторической и коллективной памяти », сподвигли художника обратиться к автобиографическому опыту, к собственным воспоминаниям, особенно к тем, которые связаны с периодом его взрослой жизни. Речь идет об интроспективной компиляции, сочетающей в себе вымысел и реально прожитые моменты, мечтания и события, измененные по воле художника.
Он обращается к проблемам «Я», не через политическую призму, как его современники, а через призму образа. В этом случае мы экспериментальным способом проникаем в психику художника через биографическое «введение», охватывающее последние пятнадцать лет. Кроме того, видео-работы вызывают в памяти зрителя травмы и убеждения, связанные с постсоветским периодом: именно с этим опытом работает трехмерное произведение, прототип «Башни Татлина».
Адаптация романа Герцена «Былое и думы», через видео объединяет реальность и вымысел. Первые две пирамиды телевизоров представляют видео как «зэппинг» - быстрое переключение, их легко различить. Они укладываются «в Былое-1», представляющий рассказ более быстрый, чем «повесть жизни»; лицо автора в разные временные периоды: речь идет о собственном «Я», снятом и пережитом. «Былое-2», «социальная игра», повествует о дружбе и социальных связях в знакомых или неизвестных местах, на вечеринках или званых ужинах. Зритель может выбрать, на какой звуковой дорожке остановиться; комбинированное и интерактивное воспроизведение приглашает его исследовать память и раскрыть связи разных миров с помощью чувственного восприятия.
Произведение сохраняет исторические визуальные формы видеоарта: документальное видео, автобиографический фильм и перформанс, ставя себя в центр повествования. Если «повторное воспроизведение», в итоге, оказывается достаточно музейным, эксплуатируя собственные визуальные коды как критику изображения, то оно ведет к высшему уровню прочтения. Соединенные автобиографические работы, перекликаясь между собой, расставляют акценты на различных «Я» художника и на измерениях внешнего мира, создавая их отражение в монументальной форме и парадоксальном воспоминании.
Созданные художником «Монументы», возвышающиеся в форме пирамид, иронически воссоздавая «алтарь памяти», со свойственным ему монументальным пафосом. Здесь обращение к утопической архитектуре Татлина оборачивается возведением шуточной конструкции, напоминающей многоуровневый торт и отсылающей к образам аттракционов и ярмарок. Этот «памятник настоящего времени», задуманный специально для выставки, несмотря на свою пластичность и объем, сохраняет признаки бедных телевизионных «фигурных тортов». Возведенная художником башня подталкивает к размышлению о «памяти» и «памятнике», поднимает вопросы о парадоксальности борьбы, ведомой против естественного процесса забвения. Эти небольшие мавзолеи могли бы обеспечить духовное сохранение изображений. В манифесте «Супрематическое зеркало» Малевич предлагает создать аптеку наподобие кладбища для произведений прошлого, аптеку для консерваторов, в которой забвение и память встречаются. Будет это рождением или движением в прошлое – мы не знаем, что это наиболее точно, размышление об изображении-воспоминании для создания точки отсчета для новых художественных практик, для ответа на вопрос «а что делать сегодня».
Луиз Морин
en français
|
